Сейчас ее партнер на другом конце света. Пятилетний сын гуляет с няней на берегу Гудзона недалеко от небоскреба, где они живут, — она, актер и режиссер Гийом Кане и их сын Марсель. Тут мы и сидим — на десятом этаже, в большой, светлой, аскетично обставленной нью-йоркской квартире. «Роль роскоши интерьера играет экстерьер», — шутит Марион Котийяр. Но эта идея — заменить дизайн видом на океан — многое о ней говорит.

А вот сама она о себе говорить не умеет. Поэтому разговор наш — даже не бег, а ходьба с препятствиями. Мы перелезаем через вопросы, которые придают персоне Марион «несвойственную ей значимость», почти не говорим о ее личной жизни, и не потому что она подозревает во мне алчного папарацци, а потому что «это же все как на ладони: встретила своего человека, влюбилась, потом родился Марсель. А скоро родится и некто второй».

Она хочет говорить о кино, ролях, режиссерах, перед которыми преклоняется: о Спилберге, Скорсезе, Манне, о том, что каждый из них создает в фильме свой мир… И мне, пришедшей за интервью, почему-то нравится, как она мягко отклоняет мои вопросы. Мне нравится, что за весь разговор она пошевелилась всего один раз — чтобы ответить на телефонный звонок: «Да, дорогой… Нет, они гуляют, а у меня интервью. … И я тебя».

Мне нравится, как смягчился ее голос на этой краткой фразе, которая прозвучала совсем не как дежурное прощание. И вот теперь я не знаю, удалось ли мне, услышав, записать эту Марион Котийяр — женщину из квартиры, «обставленной» видом на океан.

Вы — одна из самых известных актрис в мире. Играете в голливудских блокбастерах, говорите на американском английском без акцента, играете на музыкальных инструментах. Во многом вы — исключение. А вы сами себя чувствуете исключением?

Я не знаю, как отвечать на этот вопрос. Это все какие-то фрагменты из личного дела! Какое это имеет отношение ко мне? Какая связь между живой мной и вот этой справкой?

А разве нет связи между вами и вашими достижениями?

Но она не измеряется в «Оскарах» и часах, проведенных с преподавателем фонетики! Есть связь между способностью полностью погрузиться в работу и результатом. А между способностями и наградами… для меня это спорно.

Самое чистое, беспримесное ощущение личного достижения у меня было, когда я купила свои первые белые трюфели! Злосчастная кучка стоила 500 франков! Это было очень дорого. Но я купила, потому что почувствовала, что теперь наконец зарабатываю на себя достаточно. Купила и несла домой, как Священный Грааль. Разрезала авокадо, добавила моцареллы и действительно почувствовала праздник. В этих трюфелях воплотилось мое новое самоощущение — человека, который может жить полной жизнью.

Мне не нравится слово «связь», когда мы говорим о моей, так сказать, социальной жизни. Есть связь между мной и моим ребенком. Между мной и тем, кого я выбрала. Связь — нечто эмоциональное, без чего я не мыслю жизни.

А без карьеры, получается, мыслите?

Не хочу выглядеть неблагодарной лицемеркой, но, конечно, не вся моя жизнь — профессия. Моя карьера — скорее результат одного странного свойства моей личности — одержимости. Уж если я чем занимаюсь, то полностью, без остатка. Я горжусь «Оскаром» не потому, что это «Оскар», а потому, что он получен за роль Эдит Пиаф. Она вошла в меня вся, заполнила меня собой, я и после съемок долго не могла избавиться от нее, все думала о ней: о ее страхе одиночества, который поселился в ней с детства, о попытках обрести нерушимые узы. О том, как она была несчастна, несмотря на мировую славу и обожание миллионов. Я чувствовала ее в себе, хотя сама — категорически другой человек.

Я люблю быть одна и до рождения сына даже отказывалась жить вместе с партнером. Мне нужно много личного времени, пространства, уединения. Вот это я ценю, а не рост гонораров и размер моего имени на афише. Знаете, я даже думала бросить актерство. Оно оказалось бессодержательным. Блестящей обманкой. Я играла в знаменитом «Такси» Люка Бессона и стала звездой во Франции. Но после «Такси» мне только такие роли и предлагали — легковесные. Мне не хватало глубины, смысла.

В юности я мечтала стать актрисой, потому что не хотела быть собой, я хотела быть другими людьми. Но вдруг поняла: они все живут во мне. А теперь я оказалась даже меньше и мельче себя! И я сказала агенту, что сделаю бессрочную паузу. Собиралась идти работать в Гринпис. Я всегда им помогала, а теперь решила перейти «на полную занятость». Но агент попросил меня пойти на последнее прослушивание. И это была «Большая рыба». Сам Тим Бертон. Другой масштаб. Нет, другая глубина! Так я и не ушла.

Что значит «в юности я не хотела быть собой»? Вы были сложным подростком?

Пожалуй. Выросла я в Новом Орлеане, потом мы переехали в Париж. В бедный новый район, на окраину. Бывало, что в подъезде шприцы скрипели под ногами. Новая среда, необходимость самоутверждения. Протест против родителей. Ну, как это бывает с подростками. Я видела себя неудачницей, окружающих — агрессорами, а моя жизнь казалась убожеством.

Что вас примирило — с собой, с жизнью?

Не знаю. В какой-то момент самым важным для меня стало искусство Модильяни. Я проводила часы у его могилы на Пер-Лашез, листая альбомы. Совершала странные поступки. Увидела по телевизору репортаж о пожаре в банке Crédit Lyonnais. А там, у здания горящего банка, давал интервью человек в зеленой куртке — он пришел, потому что в банковском сейфе хранил портрет работы Модильяни.

Я бросилась в метро — в разных кедах и одном носке, чтобы застать этого человека и уговорить его дать мне посмотреть на портрет вблизи, если он не сгорит. Прибежала к банку, там полицейские, пожарные. Носилась от одного к другому, все спрашивала, не видели ли они человека в зеленой куртке. Они подумали, что я из психбольницы сбежала!

Роковая связь

Самая свежая роль Ко­тийяр — в самом своеобразном в ее жизни, ироничном и отчасти автобиографическом проекте — комедии-мюзикле ее партнера, актера и режиссера Гийома Кане «Рок-н-ролл». И играет она в нем… Марион Котийяр, подругу жизни героя по имени Гийом Кане. Этому герою, актеру и режиссеру, партнерша по фильму как-то сказала, что он уж не тот, не «зажигает» — словом, не «рок-н-ролл». А он не согласился и для доказательств — которые и составляют сюжет — привлек свою подругу, мать своего сына. Фильм уже побил кассовые рекорды во Франции, а скоро семейная жизнь Котийяр повеселит и нас.

Ваши родители, как и вы, актеры. Они как-то повлияли на вас?

Именно папа исподволь подталкивал меня к открытиям, к искусству, к тому, чтобы наконец поверить в себя. Он вообще считает, что главное — развить в человеке творческое начало, а уж дальше он может стать… «да хоть взломщиком сейфов» — так папа и говорит.

Он главным образом мим, его искусство настолько условно, что в жизни для него нет условностей! В общем, это он утверждал, что я должна попробовать стать актрисой. Я, может быть, сейчас такая благодаря папе и Модильяни. Это они открыли для меня красоту, созданную человеком. Я начала ценить способности людей вокруг. То, что казалось враждебным, вдруг стало увлекательным. Весь мир для меня изменился.

Обычно женщины говорят так про рождение ребенка…

А вот я бы так не сказала. Мир тогда не изменился. Изменилась я. Причем еще раньше, до рождения Марселя, во время беременности. Я помню это ощущение — прошло два года, но я стараюсь сохранить его надолго. Удивительное чувство бесконечного покоя и свободы.

Знаете, у меня большой опыт медитаций, я дзен-буддист, но мои самые содержательные медитации — беременности. В тебе появляется смысл и ценность вне зависимости от тебя самой. Я в этом состоянии невероятно, глубоко спокойна. В первый раз, с Марселем, меня спрашивали: «Но как же ты решилась? Перерыв на самом пике карьеры!» Но для меня иметь ребенка стало необходимостью.

А когда он родился, я изменилась опять — стала просто криминально чувствительной. Гийом говорил, что это вид послеродовой депрессии: я начинаю рыдать, если вижу несчастного ребенка по телевизору. Но мне кажется, это неплохая депрессия — острое сочувствие.

А как на вас действует слава? Недавно все говорили про ваши якобы отношения с Брэдом Питтом…

О, это смешно. Я не обращаю внимания на эти слухи. Они не имеют под собой почвы. Но да, приходится делать «припуск на швы», как говорила бабушка. Мне даже пришлось объявить, что я беременна нашим вторым с Гийомом ребенком.

...И при этом сказать про Гийома, что 14 лет назад вы встретили мужчину своей жизни, возлюбленного и лучшего друга… А ведь неприятно, наверное, делать такие признания публично? Наверное, существование в таком режиме меняет что-то в человеке?

Но я совсем не отождествляю себя со своим публичным образом! Понятно, что в этой профессии ты должен «блистать», следить за лицом… И ведь блистать может всякий дурак… Понимаете, я была в восторге от того, что получила «Оскар». Но исключительно потому, что получила его за Пиаф, в которую столько вложила! Известность — дело приятное и, сами понимаете, выгодное. Но пустое.

Знаете, трудно поверить знаменитостям, когда они говорят: «Что вы, я совершенно обычный человек, миллионные гонорары — ерунда, глянцевые обложки — не имеют значения, телохранители — кто их замечает?» Разве можно в таких обстоятельствах сохранить свою личность?

Когда я снималась у Майкла Манна в «Джонни Д.», то месяц провела в резервации индейцев меномини — нужно было для роли. Там познакомилась с человеком с большим опытом… внутренних путешествий, я бы так это назвала. Мне это близко. Так вот, я призналась ему, что мне хотелось бы жить просто, ведь высшая мудрость в простоте, а что-то влечет меня к самоутверждению. А тот индеец ответил мне: ты из тех, кто не достигнет простоты, пока не будет замечен и любим. Твой путь к мудрости — через признание и успех.

Я не исключаю, что он был прав, и столь удачно складывающаяся карьера — это мой путь к мудрости. Так я ее для себя и толкую.

Понимаете, моя бабушка дожила до 103 лет. Она и дед всю жизнь были фермерами. И самыми счастливыми и гармоничными людьми из всех, кого я знала. У меня есть дом за городом. Пока не было Марселя и такого количества дел, я занималась огородом и садом. Серьезно, много. У меня все росло! Юг Франции, там и инжир, и персики, и фасоль, и баклажаны, и помидоры! Я готовила для семьи и друзей сама, свои же овощи.

Я обожаю встряхивать над столом накрахмаленную скатерть. Люблю закат над моим садом... Стараюсь быть ближе к земле даже сейчас. Чувствую в себе землю.

Борец от природы

15 ноября 2013 года в Лувре Марион Котийяр оказалась в клетке. Так она протестовала против ареста 30 активистов Гринписа, пытавшихся подняться на нефтяную платформу в Арктике. Котийяр активно и страстно борется за сохранение природной среды. Она состоит в Всемирном фонде дикой природы (WWF), с 2001 года почти десять лет была общественным представителем Гринписа.

Но что для Котийяр, по ее признанию, особенно ценно, — так это работа в организациях, созданных отдельными энтузиастами. Например, такими, как Пьер Раби, писатель, мыслитель и инвайронменталист, глава движения против эксплуатации планеты человечеством и автор экологической концепции «Оазис везде», которая предлагает разумное и этически корректное использование природных ресурсов в интересах местного населения. Или Мод Фонтенуа — женщина-штурман, которая решила бороться за сохранение биоразно­образия океанов и для этого основала специальный фонд.