До сих пор сексологи объясняют проституцию, основываясь на поведении женщин, так как именно женщин они рассматривали ненормальными. Напомним, что социологи долгое время считали проституток девиантными, отклоняющимися от нормы (Ломброзо, 1995). На то, что, секс в проституции — это проявление поведения мужчин, обратили внимание феминистки. Проституция может быть объяснена через феномен мужской сексуальности, поэтому корректно охарактеризовать проституцию как явление можно только через поведение мужчин.

Так как требование удовлетворять «естественные, сотворенные природой» нужды мужчин посредством тел проституток предоставлено в обществе как нормальный процесс, от проститутки требуется принимать все требования мужской сексуальности. Клиентам часто нравится, что женщины, которых они используют, симулируют сексуальную отзывчивость. А клиентам, как пишут социологи Гэгнон и Симон, надо испытывать наличие сексуальной потребности, которая требует отдушины и выхода. Проблемы последней связаны со страхом близких отношений с партнером. Мужчины обучаются в проституции тому, что они могут использовать женщин как разрядку для своего напряжения, агрессивности и решения множества других проблем, и что подобное использование является приемлемым и принятым в обществе. В процессе социализации мужчина обучается использованию женщин в качестве объектов, с которыми он может обращаться, основываясь на своих потребностях, желаниях и таким способом, который делает ее желания, удовольствия и даже ее личность абсолютно незначимой. Он также должен натренироваться и находить такое использование женщин возбуждающим, а не отвратительным. Затем ему надо узнать, как найти доступ к этим проституированным телам и научиться быть потребителем этого сервиса (Gagnon and Simon, 1974).

Таким образом, его желание использовать женщин в проституции являются скорее политически сконструированным, нежели естественным природным актом.

Долгое время мужская мотивация считалась инстинктивной и поэтому самоочевидной. Только женщины рассматривались как неестественные. Например, «естественность» мужских желаний влить сперму в тело или на тело проститутки за плату не подвергалась психиатрической проверке.

Сексолог Эллис объяснял необходимость в проститутках у мужчин требованием целомудрия от женщин вне брака и феноменом поздних браков у мужчин. Эллис читал, что мужчине всегда нужен секс, а без доступа к женщине он будет в качестве отдушины пользоваться проститутками. В таком случае женатые клиенты требовали особого объяснения, так как «отдушина» уже была легитимирована. В связи с этим использовались дальнейшие объяснения, что жены отвергают их, или они хотят разнообразия, или они сексуально извращены и им нужно такое, что отвергается их женами, или что они чувствуют, что не могут огорчать последних (Ellis, 1946). В дальнейшем сексологи предложили различные объяснения, связанные с сексуальной фрустрацией. Это показывает, что они тоже верят в сексуальный императив требуемой «отдушины» (Benjamin and Masters, 1995). Так как они предполагали, что 80% мужчин используют проституток, и сами были хорошо знакомы с борделями, то мужчины-клиенты проституток были признаны здоровыми.

ККонструирование мужской сексуальности

Тем не менее, важно понять, как идея найти женщину, которой он не знает, и платить за использование ее в качестве объекта мастурбации формируется в сознании клиента. И почему его это так возбуждает?

Только в последнее время некоторые профеминистские исследователи поставили под сомнение естественность и обоснованность подобных мужских сексуальных нужд. Маккиннон объясняет, что:

«мужское желание возникает из возбуждения от эротизированной иерархии, то есть различия во власти между ним и женщиной. Анализ того, что может быть сущностным элементом мужского сексуального возбуждения, что надо делать, чтобы пенис работал, кажется едва ли не богохульным, как и маркетинговые исследования порнографов. Представления, что сексуальность может осуществляться посредством чего-то другого, нежели секса самого по себе — ну, например, политикой — кажется нелепым. Получается так, как будто сексуальность в капусте нашли»

(MacKinnon, 1898, с. 130).

Традиционно под сексуальностью мужчин понимается то, что дает мужчине эрекцию.

«Это заставляет поддерживать иерархию, а проституция является самым верным и легитимным способом для мужчин достигнуть возбуждения от эротизированной иерархии и объективации. Сама по себе маскулинность является ранимой и хрупкой, поэтому ее надо поддерживать активными сексуальными действиями, потому что это самый легкий путь для мужчин подтвердить себя в маскулинном доминировании»

(Person, 1980., с. 57).

Опасностью для женщин в подобном развитии мужской идентичности является сексуальное насилие, так как любой акт сексуальной объективации можно расположить на континууме дегуманизации, где сексуальное насилие находится на крайнем полюсе.

Тревога по поводу угрозы своей маскулинности у мужчин проявляется в широко распространенных изнасилованиях, контролировании женщин и порнографических фантазиях. Другая причина, по которой мужчины чувствуют потребность действовать через секс, — это то, что только так они научены в социуме безопасно для себя переживать и выражать «зависимость». А она, с их точки зрения, может проявляться только посредством секса.

Джон Столтенберг, один из основателей организации «Мужчины против порнографии» считает, что:

«сексуальные действия — это предпочтительный способ, в котором мужчины подтверждают свою принадлежность к классу мужского пола, чтобы поддерживать свое отличие от всех остальных групп „немужчин“. Потребность чувствовать себя мужчиной может быть реализована через коитус. Тогда чувства являются более реальными, чем в других случаях и могут продолжаться некоторые время после полового акта» 

(Stoltenberg, 1990, c. 38).

Чувство в необходимости коитуса может быть объяснено потребностью постоянно подтверждать свою сексуальность и маскулинное доминирование, нежели биологией:

«Сама идея мужской сексуальной идентичности производит ощущение, производит значение ощущения, становится значением того, что ощущает тело… Мотив возникает не из анатомии. Ощущения возникают из идеи» 

(Stoltenberg, 1990, c. 38, 58).

Через этот процесс личность, которую используют или с которой совершают коитус, кажется нереальной персоной, неважно, присутствует эта последняя физически или виртуально. Проститутка — это чистейший пример подобной объективации. Незнакомое тело, которое оплачено мужчиной, предлагает более эффективную реализацию объективации, чем женщина, которую он знает и которая может требовать и комментировать его действия. Последнее может напомнить ему, что женщина — реальный человек и что у нее есть свои потребности и желания.

Женщины, занимающиеся проституцией в Хельсинки, жаловались, как трудно сделать клиента постоянным. Даже идя на скидки, о которых просит клиент, они все равно не могли повлиять на мужчин, чтобы те становились постоянными клиентами.

ЭЭротизация проституции

Тем не менее, при всем противоречивом отношении к сексу использование проституток эротизируется в культуре. По мнению Столлера, сексуальное возбуждение есть защита против угрозы чувству «Я». Многие стремятся стимулировать механизм враждебности в виде дегуманизации других, выдумывают сценарий и затем украшают его тайнами, иллюзиями и безопасными факторами. Столлер называет враждебность базисом для сексуального возбуждения из-за желания мщения и контроля. Враждебность — ключевой компонент сексуального возбуждения, основанный на секретности, тайне и риске. (Stoller, 1979, c. 21)

Секретность является здесь способом скрыть от других, что человек может быть глупым, извращенным и жестоким, реализующим свои чудовищные и стыдные фантазии вне реального мира. Парадоксальным является то, что скрытый от других мир является осознаваемым для клиента — это все происходит в реальном борделе, а проститутка-актриса оплачена им самим. Единственное, что находится под его контролем, так это то, что сам клиент является заказчиком именно этого сценария, сцены, акта, события, и это его возбуждает. Он может внести в сценарий элементы риска и опасности, опять для усиления возбуждения. Без представления трудностей опасность и риск не будут иметь влияния. Но клиент осознает, что риск надо прогнозировать на минимальном уровне (Stoller, 1979, c. 19).

Хотя Столлер акцентирует свое внимание на элементах враждебности, контроля, триумфа, мщения, ярости, страха, тревоги и риска, которые используют западные клиенты проституток, этот анализ все-таки ограничен отсутствием анализа более широких властных структур, в котором мужчины реализуют свою сексуальность. Важно понять, как клиенты конструируют образ проституток как объектов эротического интереса.

Можно сказать, что мужчины имеют различные сексуальные желания и эротизируют свое собственное использование проституток. Например, весьма распространен образ «грязной шлюхи», используемый многими мужчинами в инструментальной и безличностной манере, который является возбуждающим для части мужчин. Это может быть формой защиты от вины по поводу обесчеловечивания женщины до уровня сексуального объекта.

Многие мужчины верят в идею естественных мужских сексуальных потребностей, и это помогает им выдавать за естественные свои потребности использования проституток. При этом они рассуждают в своих интервью, что насиловать хороших и невинных женщин неправильно, поэтому можно договариваться с проститутками. Они верят, что проституция существует по договоренности между мужчинами и женщинами, и она защищает от мужских сексуальных желаний других женщин, иначе бы все закончилось изнасилованиями, разводами и другими социальными дисфункциями.

Столлер отличает враждебность (желание нанести вред объекту) от агрессии (которая реализуется в насильственных действиях). Половой акт с «грязной проституткой» потому одинаково возбуждает и христианина и иудея, что за акт обмена деньгами она «расстается» со своей человеческой сущностью и «законно» становится не более чем воплощением их мастурбационных фантазий.

Часть клиентов покупают самых грязных, немытых, бедных, жалких, зависимых от наркотиков и голодных подростков, которые согласны за мелкие деньги предоставить им незащищенный секс, не потому что их возбуждают дети сами по себе, а потому что именно у этих детей они могут купить экстремальную беспомощность, эксплуатировать ее и это их возбуждает больше всего. Их даже возбуждает сам отказ в помощи тем, кто более нуждается в этом, например, давая ребенку на Кубе не деньги, а зубную пасту, зная, что ребенок никак не сможет пожаловаться на нарушение первоначального договора. Таким образом, именно беспомощность проститутки является особенной психологической и сексуальной ценностью для таких клиентов, а не специализация на детях-проститутках.

Даже если мужчины покупают себе «доминирующих» проституток, между последними и другими проституированными женщинами есть много общего. В этом случае клиенты хотят представлять проститутку как «профессиональную» женщину, обладающую властью (иллюзорной — на оплаченное время), чтобы «лишить» их маскулинности и мужественности, и это они находят эротичным. Здесь опыт «лишения мужественности» тоже обставлен с минимумом риска для клиента. Они не хотят особого или свежего сексуального опыта, как многие думают. Даже при садомазохизме клиенты продолжают возбуждаться от того, что не принимают проституированную женщину за человека.

Последнее время стал насаждаться дискурс о проститутках как о сексуальных терапевтах или целительницах. Это тоже вклад в формирование терпимого либерального дискурса в отношении самого института проституции. Например, новые или старые клиенты проституток могут узнать, что посещать проститутку теперь надо, чтобы избавиться от своего одиночества, получить психологическую помощь и поддержку, контакт и близость. При старых реалиях возникают новые дискурсы, которые стремятся облагородить и профессионализировать патриархатный институт.

ТТрадиционная социализация мужчин и проституция

Традиционному мужчине сложно устанавливать близкие отношения с женщиной, но он не считает, что это его психологическая проблема, с которой надо идти к психологу. Он считает это проблемой женщин, которые его окружают — матери, жены, тещи, любовницы. Не его желания и требования проблематичны в этой истории. Мужчина считает проблемой прежде всего возможность контроля и управления своей личностью со стороны женщин, так как только контроль с его стороны может вписываться в его проект маскулинной личности. Контроль со стороны других женщин представляется ему основным препятствием для удовлетворения его физических и психических желаний и стремлений (O’Connell Davidson, 1998, c. 153).

Можно заключить, что неважно, от какого по содержанию образа проститутки возбуждается клиент, главное, что он покупает власть сексуально управлять ими. Часто это может содержать некоторый реальный или воображаемый риск (расследования, грабежа и разбоя, болезни), который также эротизируется клиентом. Сделать что-нибудь опасное и запрещенное, чтобы жена (теща, родители, соседи и коллеги) не узнали, а потом возвратиться назад в нормальную жизнь! Все эти упражнения поддерживают ощущение персональной власти.

В походе к проститутке может реализовываться психологическая защита от интенсивной тревоги по поводу распространения и ограничения персонального контроля и его завоевания. Несмотря на интенсивные кампании против СПИДа, западный мужчина все еще платит повышенную цену проститутке за незащищенный секс, эротизируя его как элемент риска.

Для таких мужчин недостаточно платить деньги за внутренние игры с риском и воображаемой опасностью, чтобы испытывать возбуждение и сопровождающие его чувства триумфа и господства, этот мужчина противопоставляет себя реальной мировой опасности. Создание сильной иллюзии опасности помогает клиенту овладеть своей тревогой посредством использования проститутки.

Многие клиенты также беспокоятся, что не могут контролировать процесс и результат восприятия себя другими людьми (коллегами, друзьями, женами, любовницами, родственниками) и то, что они думают о нем. Поэтому они компенсируют эти моменты тем, что рассказывают проституткам, какие они богатые, смелые, сексуальные гиганты, успешные в бизнесе, в отношениях с женщинами и т. д. и т. п. Убеждая кого-то в неправде, они демонстрируют и опять создают иллюзию власти. Заставить поверить кого-нибудь в неправду — это тоже особый вид власти над другими. А держать в секрете, лгать, манипулировать другими людьми и их восприятием — это тоже эффективный медиатор контроля. Для мужчины, который опасается реальных знаний и представлений о себе других людей и который воспринимает это как источник угроз и власти над ним, власть над другими моментально дарит чувство превосходности и триумфа.

Многие клиенты проституток, по результатам интервью с Дэвидсон, имели типичные гендерные представления, например, они считали, что мужчины физически и интеллектуально превосходят женщин. Мужчины могут воспринимать собственную маскулинность не как проводник власти и доминирования, а как что-то, что ведет к эмоциональной ущербности и жертвенности, отказу от заботы (O’Connell Davidson, 1998, c. 157).

Модель социализации мужчин, предполагающая жесткую поляризацию их по отношению к женщинам, заставляет мужчин «страдать» от отсутствия полной власти, вместо того чтобы научить их преодолевать подобные «страдания» и примиряться с ощущениями бессилия и отсутствия власти. (Норвежская модель альтернативы насилию построена по этому принципу).

Соответственно, в данной модели социализации мужчины воспринимают женщин не-проституток как властных, мстительных и незаботливых. Мужчины порицают их за то, что они используют свою власть, чтобы инициировать сексуальное желание, а потом избегать сексуального контакта; за свою власть отказывать в безусловной эмоциональной поддержке; за их способность ускользать от интимных отношений.

Такие женщины воспринимаются угрожающими просто потому, что у них есть власть контролировать свою жизнь, а не быть в подчинении. Они могут выбирать, отвечать им или нет на мужские требования и эмоциональные потребности.

По поводу женщин, которые могут делать свой выбор и настаивать на своей психологической и иной автономии, у подобных мужчин возникает инфантильная ярость.

Проститутки в связи с этим ценятся как компенсация за утрату повиновения других женщин. Если мужчина воспитан в рамках того, что желание к кому-либо на чисто физическом уровне является грехом, то простое действие, связанное с походом к проститутке в бордель, может превратиться в акт неповиновения воспитателям, родителям и другим авторитетам. «…Итальянский подросток, алчущий настоящей жизни, секса, закомплексованный и задерганный священниками, церковью и семьей и неправильным воспитанием… Проститутка — это своего рода контрапункт, главная спутница матери по-итальянски. Постичь одну из них, не постигнув другой, немыслимо. И если кормила и одевала нас мать, то так же неизбежно к половой жизни нас приобщила проститутка» (Феллини, 1984, с. 90-91).

Использование проститутки возбуждает еще и потому, что этот контакт представляет собой акт мести против требований так называемых порядочных женщин относительно моногамии и сексуальных ограничений. Клиент обретает иллюзорное чувство власти и управления своей сексуальностью, когда он игнорирует попытки сдерживания и ограничений. Ложь и секретность вокруг этих контактов возбуждают дополнительно. Он не только утверждает чувство контроля над восприятием других людей, но также «лишает» тем самым власти знакомых людей. Каждый секрет от жены, каждая ложь партнерше является актом мести против ее эмоциональной зависимости от него и его психологической зависимости от нее. По сути, это месть себе за переживание зависимости, которое, по мнению клиента не должно быть у настоящего мужчины. Этот мужчина должен оставаться автономным, независимым и эмоционально холодным.

ППсихологические особенности клиентов

Действительно, клиенты верят в то, что проститутки, несмотря на то, что они оплаченные актеры, персонально — в случаях с ними — удовлетворены своей работой и получают сексуальное или эмоциональное удовлетворение от контакта с ними, а 30% испытывают оргазм.

Но есть некоторые клиенты, которые жалуются на то, что у купленных ими женщин отсутствует «истинная теплота и аффектация», которую, по их мысли, должна испытывать женщина, которую они эксплуатируют сексуально (Hoigard and Finstad, 1992; McLeod, 1982).

Для меня очевидно, что когда есть власть и желание удовлетворить свои потребности в близости, то они часто превращаются в жалкое подобие того, что хотелось. Но механизм когнитивного диссонанса заставляет поверить, что это именно то, что хотелось. Деньги и экономический обмен создают иллюзию того, что некоторое удовлетворение потребности в близости и любви можно купить или обменять. Но купить можно только иллюзию близости. У власти есть ограничения в том, что нельзя купить истинное переживание и чувство.

Важность иллюзии взаимности для многих клиентов предупреждает нас, что существует некоторое напряжение и противоречия вокруг идеи контроля над проститутками. С одной стороны, клиенты утверждают, что проституткам нравится секс-работа и сексуальные контакты с ними, что нормально их сексуально использовать, что они добровольно согласились быть сексуальным объектом и поэтому они достойны быть дегуманизированными.

Плумридж с коллегами обнаружили, что при исследовании дискурса эмоциональности в коммерческом сексе клиенты часто отрицали информацию, которая опровергала возможность взаимности (Plumridge et al, 1997).

С другой стороны, используя понятия «фасада и кулис» (Гофман, 2000), можно понять, почему многие клиенты выражают желание не замечать профессиональный образ проститутки и хотят реально обладать ею. Для этого используются предварительные романтические свидания, иногда клиент приходит в бордель под видом друга или защитника проституированной женщины. Желание, чтобы проститутка испытывала реальный оргазм — это тоже показатель желания полностью владеть ею, а не просто покупать сексуальное обслуживание. Они точно уверены (что неверно, конечно), что если проститутка получает оргазм, то для нее также является приемлемым это сексуальное представление, и эта истинная сексуальная реакция проституированной женщины является доказательством ее реального подчинения за профессиональным «фасадом». Это воспринимается как победа над проституткой, так как ее представляют потерявшей контроль (Davidson, 1998).

Несмотря на разные формы проституции, использование женщин в ней является защитой от тревоги по поводу гендера, субъективности и самости. Для традиционных мужчин сложно входить в близкие отношения с женщиной-непроституткой из-за страха стать зависимым, инфантильным, поглощенным, потерять контроль, быть открытым для отторжения. Проститутка же обещает не контролировать себя и других. И в этом плане она — сама безопасность для такого незрелого и психологически ущербного мужчины. Несмотря на то, что проститутка воспринимается клиентом как ничто и абсолютно контролируемое его властью и деньгами существо, в реальности она является живым человеком. Для нее он просто другой клиент.

Как замечает Холлвей, наиболее явный способ защититься от тревоги по поводу зависимости (от другого) — это контролировать того, от кого мы зависим. «… эротическое доминирование есть результат попытки контролировать зависимость, переходящую в сексуальные отношения» (Holloway, 1996, c. 98).

Контролировать другого полностью — это значит раздеть его до анатомии, отдельности и лишить независимости, которая делает его человеческим существом. Если клиент пытается не замечать этого, а настаивает на своей исключительной роли, он теряет возможность контролировать зависимость, выраженную в сексуальных отношениях. Так что важно признать бесполезность использования проституток в качестве защитного механизма. Деньги не могут помочь клиентам купить безусловное положительное отношение или абсолютный контроль над другим человеческим существом, но могут купить на время наполненную «живой кровью сущность». Проституция — это та арена, где имеющий психологические проблемы мужчина-клиент может выразить свой гнев, мщение и враждебность весьма удовлетворительным (с его точки зрения) способом.

Нужно заметить, что в данном анализе мужской сексуальности, проделанном Столлером, не уделено внимания вопросам о том, как экономическая власть и гендерный дисбаланс влияют на выбор объектов, подвергаемых дегуманизации и деградации

Ходырева Н.В.Источник: Из книги «Современные дебаты о проституции. Гендерный подход» (2006).

584 просмотра·7 поделились

ППорнография: мужчины обладают женщинами

Основной инстинкт • Сексология·7 апр в 20:45



II. Власть

Поскольку свобода всегда находится в зависимости от власти, тот род свободы, утверждение которого на настоящий момент является неотложным, зависит от природы власти, которая установлена и преобладает.

Р. Х. Тоуни, Равенство

Власть мужчины — это первое метафизическое утверждениесамости.

Я есмь, которое существует как априори, как базовое основание, как абсолют, не требующий ни приукрашиваний, ни извинений, индифферентный как в отношении опровержений, так и в отношении брошенного вызова. Самость выражает внутреннюю власть. Она никогда не перестает существовать — вне зависимости от того, на каких основаниях ее атакуют. Можно даже сказать, что она сильнее физической смерти. Эта самость не просто переживается субъективно. Она защищается и традицией, и законодательством, она провозглашается в искусстве и в литературе, она задокументирована историей, она поддерживается при распределении материальных благ. Эта самость не может быть искоренена и сведена к нулю. Она существует. Когда субъективное ощущение самости дает сбои, институции, созданные для ее сохранения, поддерживают ее на плаву. Первый догмат идеологии мужского превосходства состоит в том, что мужчины имеют эту самость и что женщинам, по определению, ее не достает.

Мужская самость кажется весьма противоречивой. С одной стороны, она подвешена в воздухе и магическим образом является вечной; она не нуждается ни в чем, что подпирало и поддерживало бы ее. С другой стороны, она дает право брать все, что угодно для того, чтобы поддерживать и улучшать себя, иметь все, что ей нужно, любой ценой. Фактически, здесь нет противоречия, лишь обычный простой круг: природа мужской самости в том, что она берет. Таким образом, по определению, абсолютная самость выражается в абсолютном праве брать все, в чем она нуждается для поддержания себя. Вот почему неизменная мужская самость сводится к крайнему дорефлексивному паразитизму. Самость является утверждением (сделанным в обход разума и тщательного анализа), что можно поставить знак равенства между тем, что хочешь, и тем, чем являешься. В стиле Декарта это утверждение может быть выражено так: я хочу и я вправе это иметь, поэтому я существую.

Самость, приращивая свою ширину, подобно паразиту, высасывает все даже из тех, кто не давал ему на это право. Для него — это данность убеждения и действия, известная с рождения. В отношении ее — это нечто, что отрицается и запрещается, опять же, в убеждениях и действиях с самого рождения. Его никогда не является слишком большим, ее же — всегда слишком большая, хоть и маленькая. Во времена детства эта самость высасывает себе пищу из матери — чем бы она не обладала, это все предназначено специально для него. Она выкармливается и родовыми потугами, и женскими достоинствами. Он их использует. Она посвящена этому, в большей или в меньшей степени; но «в большей степени» — так же плохо, как и «в меньшей»; и ничего никогда не достаточно, хотя и всегда слишком много; и все это — вне зависимости от того, чего и сколько в действительности было. По мере того, как мальчик растет, он вовлекается в процесс поддержания предательских и опустошающих «нормальных суждений», чтобы осуществить перенос своего паразитизма со своей матери на других женщин, которые имеют более сочные «я», которые еще предстоит освоить. В течение своей жизни он проигрывает этот великий перенос столько раз, сколько ему хочется. Особенно охотно он использует женщин для того, чтобы, как описала Вирджиния Вулф в «Собственной комнате», расширить себя. Он всегда находится в состоянии паники, он никогда не является достаточно широким. Его самость неизменна — как бы он не боялся быть опустошенным в результате продолжения своих захватов, он все равно продолжает захватывать, поскольку и захват, и хватание являются его неизменным правом и его неизменной самостью. Даже когда он удовлетворяет свое желание быть большим и иметь больше, он все равно убежден в том, что его право быть и иметь.

Во-вторых, власть является физической силой, которая используется в отношении и против тех, кто менее силен, причем без санкции использовать силу как власть.

Если физическая сила не используется против других — к примеру, если силен раб — это не власть. Право на физическую силу как на власть в системах мужского доминирования вручено мужчинам. Вторая догма идеологии мужского превосходства состоит в том, что мужчины физически более сильные, чем женщины, и что именно поэтому они доминируют. Женская физическая сила, если только она не «запряжена» в «женские» виды деятельности, становится таким образом вызывающей отвращение, а ее использование против мужчин, то есть в качестве власти, предается анафеме, запрещается, подвергается поношениям. Реальность мужской физической силы в холодном высшем смысле не так важна, как идеология, которая сакрализует и чествует ее. Отчасти, физическая сила мужчин по сравнению с женщинами реализуется и посредством того, что мужчины заставляют женщин быть физически неразвитыми. Мужчины выбирают себе в партнерши слабых женщин (хотя и знают, что тяжесть родов ложится на женские плечи); и постоянно в ходе взросления женщины ее физическую силу расшатывают и нивелируют. Женщины тем менее сильны физически, чем выше их экономический класс (как и было заведено мужчинами). Таким образом, чем ближе они к власти, тем более хрупкими они должны быть. Даже женщины, которые являются физически сильными, должны притворяться слабыми, чтобы подчеркнуть не только свою феминность, но также и свои эстетические устремления. Физическая непригодность является разновидностью женской красоты, а заодно и символом благосостояния партнера. Такая женщина как бы говорит: он достаточно богат для того, чтобы оградить меня от работы, сделать бесполезной, украшением. Зачастую женщин даже калечат физически посредством моды и обычаев таким образом, что какой бы физической силой они не обладали, эта сила не имеет смысла. Мужская физическая сила, вне зависимости от ее абсолютных значений, в то же время наполнена смыслом. Мужская физическая сила выражается как власть, как мужская самость, а не как субъективный феномен, ее значимость является произвольной. Законы и традиции защищают ее; искусство и литература воспевают ее; от нее зависит история; о ней заботится и система распределения материальных благ. Ее абсолютное значение мифологизировано и мистифицировано таким образом, что женщины запуганы легендой о ней не меньше, чем ее реальностью. Власть физической силы комбинируется с властью самости таким образом, что он не только существует, он еще и сильнее; он не только берет, но и берет силой.

В-третьих, власть — это способность терроризировать, использовать самость и силу для того, чтобы вызвать страх, страх в целом классе людей и уцелого класса людей.

Акты террора лежат в широком диапазоне — от изнасилования до оскорбления действием, до сексуальных злоупотреблений, до войны, до убийства, до изувечивания, до пыток, до порабощения, до киднеппинга, до словесного оскорбления, до угрозы смерти, до угрозы боли, до принудительных родов. Символы террора также являются общим местом и исключительно знакомы: пистолет, нож, бомба, кулак и так далее. Но более значимый скрытый символ террора — это пенис. Акты и символы встречаются во всех комбинациях, террор является основной темой и последствием мужской истории и мужской культуры. Тем не менее, умягчая его эвфемизмами, его называют славой и героизмом. Даже когда он является подлым, широкомасштабным и ужасающим. Террор, и теперь порождаемый мужчинами, иллюминирует свою эссенциальную природу и свою основную цель. Именно он выбирает, насколько много следует терроризировать, будет ли террор всего лишь «флиртом» или осадой, будет ли он грубым или утонченным. Но в первую очередь существует легенда о терроре и эта легенда культивируется самими мужчинами с неким возвышенным вниманием. Вне зависимости от того, что это — эпос, драма, трагедия, великая книга или бульварное чтиво, телевидение, кинематограф, история подлинная или альтернативная — мужчины являются гигантами, которые топят землю в крови. В этой легенде мужчины обладают великой удачей, они — носители ценностей. В этой легенде женщины — добыча, наравне с золотом, драгоценностями, землями и сырьем.

Легенда о мужском насилии — одна из самых почитаемых легенд человечества, именно из нее выкристаллизовывается роль мужчины: он опасен. С развитием социал-дарвинизма в девятнадцатом веке, да и сейчас, внутри псевдонаучной социал-биологии, Мужчина-Агрессор находится на вершине эволюционной борьбы. Он — царь природы, поскольку он самый агрессивный, самый жестокий. Превозносящая мужчину биология, которая в наши дни захлестнула социальные науки, является, на самом деле, эссенциальным элементом в современной легенде террора, согласно которой мужчина может и дальше праздновать свое превосходство: ему биологически предписано (даже до того, как он стал рыцарем Бога), терроризировать женщину и другие живые существа и держать их в подчинении и покорности. Если это не получится, террор исполнит свое обещание: мужчины сотрут с лица земли все неподконтрольное террору.

Третьей догмой идеологии мужского превосходства в секулярных обществах, где биология заместила Бога (и используется в качестве подпорки для анахронистических теологических выкладок там, где это нужно), является то, что мужчины биологически агрессивны, что им присущи бойцовские качества, что они неизменно конфликтны, генетически жестоки, что они гормонально запрограммированы на конфликт, что они неизбежно враждебны и воинственны. Для тех, кто остался набожным, картина выглядит так, будто Бог наделил мужчину тем, что в соответствии с любым стандартом может быть рассмотрено как универсально плохой набор качеств, который может обернуться благом только для одной цели — для подчинения женщины. Акты террора, символы террора и легенды террора — все они распространяют террор. Этот террор не является психологическим событием, как это обычно понимается: он не возникает в уме того, кто его воспринимает, хоть и настойчиво резонирует там. Нет, он генерируется теми жестокими акциями, которые повсеместно санкционируются и поощряются. Он также генерируется своей собственной репутацией и в тех изысканных формах, которые мы можем встретить у Гомера, Жене или Кафки, и в тех дьявольских формах, какие создали Гитлер, реальный граф Дракула или Мэнсон. Гниющее мясо воняет; насилие порождает террор. Мужчины опасны; мужчин боятся.

В-четвертых, мужчины имеют власть давать имена, великую и возвышенную власть.

Эта власть именовать дает мужчинам возможность определять опыт, артикулировать границы и ценности, обозначать реальность каждой вещи и ее качества, означивать то, что может и что не может быть выражено, контролировать саму перцепцию. Как отмечала Мэри Дэли, которая первой вычленила эту власть в работе «По ту сторону от Бога Отца»: «необходимо осознать тот фундаментальный факт, что мы, женщины, имели власть именовать, но эта власть была у нас украдена». Мужское превосходство растворено в языке таким образом, что любое предложение провозглашает его и укрепляет его. Мысль, выраженная первично в языке, проникнута лингвистическими и перцептуальными ценностями, которые были выработаны именно для подавления женщин. Мужчины уже определили параметры каждого субъекта. Все феминистские аргументы, как бы они ни были радикальны в своей интенции или в своих следствиях, являются аргументами «за» или «против» утверждений или посылок, скрытых в мужской системе, которая сделана заслуживающей доверия или недоверия посредством власти мужчин именовать.

Никакая трансценденция мужской системы невозможна до тех пор, пока мужчины имеют в своих руках власть именовать. Их имена звучат, в какую область человеческой жизни не посмотри. Так же, как Прометей похитил у богов огонь, феминистки должны забрать власть именовать у мужчин, и, желательно, сделать это более эффективно. Так же, как пламя казалось магическим во времена, когда оно принадлежало богам, магическим кажется искусство именования: он дает имя и имя приживается; она дает имя — и имя утеряно. Но эта магия иллюзорна. Мужская власть именовать поддерживается силой, тупой и элементарной. Сама по себе эта власть, без силы вернуть ее, скроенная вразрез с реальностью — не власть; это всего лишь процесс, вещь более подконтрольная. «Древнее поименование, — писала Мэри Дэли, — не было продуктом диалога — факт, по невниманию признаваемый в Книге Бытия, в истории о том, как Адам давал имена животным и женщине». Это — именование по типу декрета, который дает власть над теми и против тех, кому запрещено выражать в именах их собственный опыт; это декрет, сохраняемый насилием, которое в культурах мужского доминирования пишет несмываемые имена кровью.

Мужчина не только называет женщину злом; он также истребляет девять миллионов женщин как ведьм, поскольку он назвал женщину злом. Он не просто называет женщину слабой; он подвергает мучениям женское тело, завязывает и обматывает его одеждой, чтобы она не могла двигаться свободно, он использует ее как игрушку или как украшение, держит ее в клетке, затормаживает ее рост, поскольку он назвал женщину слабой. Он говорит, что женщина хочет быть изнасилованной — и он насилует. Она сопротивляется насилию? Тогда он будет бить ее, угрожать ей смертью, силой выбрасывать ее из дому, нападать на нее по ночам, используя нож или кулак, и все равно он будет говорить, что она этого хочет, они все этого хотят. Она говорит «нет», а он утверждает, что это значит «да». Он называет ее невежественной, когда запрещает ей образование. Он не разрешает ей использовать ее ум и ее тело строго и логично, и тогда он называет ее интуитивной и эмоциональной. Он определяет феминность. И когда она не покоряется, он называет ее девиантной, патологической, он выбивает из нее дурь, проводит клиторэктомию, отнимая клитор (хранилище патологической маскулинности), вырывает ей матку (источник ее личности), проводит лоботомию или наркотизацию (в чем выражается извращенное понимание того, что женщина может думать, в то время, как мышление у женщины названо девиацией). Он называет вражду и насилие, смешанные в разных пропорциях, «сексом», он бьет ее и называет это, в зависимости от ситуации, «доказательством любви» (если она его жена) или «эротикой» (если она его любовница). Если она сексуально желает его, он называет ее шлюхой; если она не желает его, он насилует ее и говорит, что она все-таки желает. Все равно, будет она учиться или рисовать, он называет ее забитой и хвастает, что может вылечить ее патологические интересы при помощи мифического «хорошего траха». Он называет ее домохозяйкой, годной только для дома, он держит ее в бедности и крайней зависимости только для того, чтобы покупать ее за свои деньги, но стоит только ей покинуть дом, как он называет ее потаскухой. Он называет ее так, как ему нравится. Он активно утверждает свою власть именовать посредством силы и он оправдывает силу посредством власти давать имена. Мир принадлежит ему, поскольку он называет в нем все, включая ее. Она использует этот язык против себя, поскольку больше этот язык ни для чего не пригоден. Четвертая догма идеологии мужского превосходства состоит в том, что мужчины, поскольку они более интеллектуальны и креативны, называют вещи подходящими, подлинными именами. Кто бы ни ниспровергал или противоречил мужскому поименованию, он тут же подвергается поношению и клевете; сама по себе власть давать имена в мужской системе является формой силы.

В-пятых, мужчины имеют власть владеть.

В исторической ретроспективе эта власть была абсолютной; отрицаясь некоторыми мужчинами в отношении других мужчин в периоды рабства и гонений, она, преимущественно, активно поддерживалась при помощи вооруженной силы и закона во всех остальных случаях. Во многих частях мира мужское право властвовать над женщиной и над всем, что вытекает из этого права (дети, труд), по-прежнему является абсолютным, и никакие признания прав человека, кажется, не приложимы к женской популяции. В Соединенных Штатах в последние 140 лет это право было легально смягчено, однако последние законы, даже те, где нечто в этом смысле проясняется, уже лишены этого духа. Побои жены, сексуальное насилие в браке, распространенные здесь, как и где бы то ни было, основаны на убеждении, что мужчина обладает правом собственности на свою жену, которое дает ему право делать с ней все, что душе угодно: ее тело принадлежит ему и он может использовать его для сексуального удовлетворения, для битья, для оплодотворения. Мужская власть обладать, благодаря тому центральному положению, которое она занимала в исторической ретроспективе, по-прежнему лишь в малой степени сдерживается теми стыдливыми легальными ограничениями, которые наложены на нее. Это правда — замужняя женщина в сегодняшних Соединенных Штатах может владеть своей собственной щеткой для волос и своей одеждой, что было невозможно на протяжении большей части девятнадцатого века. Она не будет публично выпорота, однако в приватной жизни она все так же избиваема за свое бесстыдство. И мужская власть обладать, как и все другие виды мужской власти, не встречает препятствий и не ограничена определенной спецификой. Эта власть, как и другие ее виды, гораздо больше, нежели какая-либо из ее традиционных манифестаций.

Пятая догма мужского доминирования — это посылка, что мужское право властвовать над женщиной и тем, что с ней связано, является естественным, исторически обусловленным, закрепленным прогрессом. Что бы он ни придумал для того, чтобы закреплять или утверждать свою собственность, все это естественно; это действие, которое коренится в этике, которая, без всяких сомнений, релятивна. Власть обладания исходит из самости, которая определяется, как нечто, что берет. Таким образом, захватывание увеличивает свою значимость: он берет, он удерживает; однажды он взял, и теперь это его. Отношение между самостью, которая берет, и обладанием является достаточно точным отражением отношения между изнасилованием и браком. Браком как институцией, которая развилась из практики изнасилования. Изнасилование, первоначально определяемое через похищение, стало браком, связанным с захватом в плен. Брак означал захват, растянутый во времени, подразумевающий не единомоментное, но долгосрочное использование и обладание, то есть владение.

В-шестых, власть денег является определенно мужской властью.

Деньги говорят. Но говорят они мужским голосом. В руках женщин деньги сохраняют свое буквальное значение, их отсчитывают, они покупают то, что этого стоит или не стоит. В руках мужчин деньги покупают женщин, статус, достоинство, оценку окружающих, признание, лояльность, все, что только возможно. В руках мужчин деньги не только покупают, они приносят с собой достоинство, достижения, честь, уважение. На каждом экономическом уровне значение денег для мужчин и для женщин значительно отличается. Накопленные мужчиной в достаточном количестве деньги видятся чистыми, даже если они грязные. Женщину, если она становится богатой наследницей, проклинают мужчины, принадлежащие к той же группе родственников. Бедные женщины в целом тратят свои деньги на удовлетворение своих критических жизненных потребностей и на своих детей. Бедные мужчины, в целом, тратят деньги, причем с удивительной настойчивостью, на удовольствия. Богатые женщины особенно охотно тратят свои деньги на украшение себя и на создание привлекательного для мужчин образа: деньги не освобождают их от диктата мужчин. Богатые мужчины тратят деньги на удовольствия и используют их на то, чтобы делать из денег деньги. Деньги в руках мужчины символизируют благополучие и достижения. Деньги в руках женщины являются признаками чего-то бесчестного, неженственных амбиций или алчности. Шестая догма мужского превосходства состоит в том, что деньги правильным образом выражают маскулинность. Мужчины удерживают деньги для себя самих. Они скупо выдают их женщинам и детям. Мужчины удерживают также и пространство рынка только для себя: женщины получают меньше мужчин, делая эквивалентную работу, несмотря на то, что никто не оспаривает тезис о равной плате за одну и ту же работу; работающие женщины, имеющие диплом колледжа, в среднем получают меньше, чем мужчины с образованием в восемь классов. Сегрегация в работе, равно как и прямое исключение из рядов рабочей силы, скрытая дискриминация при найме, а также дискриминация вследствие беременности держат женщин в бедности, вдали от денег как таковых, делают их неспособными зарабатывать и накапливать.

Деньги как экстремальная составляющая секса. Как отмечали Филис Чеслер и Эмили Джейн Гудмен в работе «Женщины, деньги и власть», «мужское прикосновение означивает экономическое доминирование». Когда бедный мужчина совращает или насилует женщину, которая богаче его, его прикосновение означивает экономический бунт. Деньги являются первичными в приобретении секса, также и секс является первичным в делании денег: он вплавлен во все виды индустрии через рекламу (эта машина принесет тебе женщину, посмотри, что за штучка разлеглась на капоте!), каждая порция которой эротизирована прямо пропорционально стоимости рекламируемого товара. В финансовой реальности секс и женщина — это такие же предметы потребления, как и остальные. Благосостояние любого рода и любой величины является выражением мужской сексуальной власти.

Внешне сексуальное значение денег разыгрывается мужчинами в весьма широком диапазоне, но оно также является и интериоризированным, апеллирующим к внутренней функциональности мужского сексуального процесса. Предполагается, что мужчины должны накапливать сперму точно также, как они накапливают деньги. Центральным религиозным императивом как в восточных, так и в западных религиях является порицание расхода спермы на любые другие цели, помимо оплодотворения. Логика проста — добро, которое разбазарено, а не инвестировано — это потерянное добро. Выражение «экономия спермы» выражает ту же идею в секулярных реалиях, в особенности применительно к девятнадцатому веку. Представление о том, что когда мужчина тратит сперму, он тратит свой наиболее значительный природный ресурс, представление о том, что он, распыляя своих потенциальных сыновей по простыням, обрекает их на небытие, были следствиями специфических религиозных догм и квази-научного теоретизирования. Одно из значений глагола to spend [тратить] — «эякулировать». Одно из значений глагола to husband [быть мужем] — «сберегать или сохранять», его архаическое значение — «пахать, ради урожая». Муж в этом смысле — это тот, кто консервирует или сохраняет свою сперму исключительно для половых сношений с целью оплодотворения. В мужской системе контроль за деньгами означает сексуальное возмужание, то есть то же самое, что означает контроль над эякуляцией. Бережливость и накопление денег, использование денег на то, чтобы умножать благосостояние — точно так же, как и бережливость и накопление в отношении спермы — все это демонстрирует принятие «взрослых» мужских ценностей, сексуальных и экономических. Мальчик тратит свою сперму и свои деньги на женщин. Мужчина использует свою сперму и свою женщину на то, чтобы умножать благосостояние. Мальчик — тратит, мужчина — производит. Траты указывают на незрелость ценностей, построенных на немедленном вознаграждении. Производство, напротив, означает долгосрочные обязательства в отношении самоконтроля и контроля над другими — и оба они жестоки в вечной ситуации мужского превосходства. Обладание и оплодотворение женщины в браке или в других формах конкубината (хоть и неформального) рассматриваются как господство над тратами без цели, как основное и недвусмысленное доказательство маскулинности, как признак состоявшегося и неопровержимого факта возмужания, которое оставляет мужчину глухим к интенциям юности, которая все еще контаминирует с женским эротизмом, в которой пенис не играет существенной роли. Передача денег как таковых, и это совершенно очевидно, является действием, направленным на то, чтобы продемонстрировать маскулинность как агрессивную и возвеличивающую силу. В то время, как бедный или депривированный мужчина борется за то, чтобы заработать деньги на выживание, все мужчины, вне зависимости от того, бедны они или богаты, сражаются за деньги потому, что они выражают маскулинность, власть над женщинами. Получать меньше, чем женщина в той же сфере деятельности, является постыдным: это означает, что ты менее маскулинен, чем она. Другие виды мужской власти, такие как власть террора (насилие) или власть давать имена (диффамация) в этом случае должны выполнять компенсирующие функции.

В-седьмых, мужчины имеют власть секса.

Впрочем, они утверждают обратное: что эта власть принадлежит женщинам, которых они воспринимают как синонимы сексуального. Женская чувственность, даже будучи воспринимаемой, как монструозная, понимается как определяющее качество женщины. Будучи редуцированной до своей наиболее простой и абсурдной компоненты своими защитниками, наиболее склонными к сексуальному опрощению, она превращается в утверждение о том, что женщина имеет сексуальную власть, поскольку эрекция не является добровольной. Женщина является тем, что ее обуславливает. Поскольку мужчина беспомощен, женщина могущественна. Мужчина реагирует на стимуляцию, за которую он не несет ответственности, это крайне естественно поступать именно так; что бы он ни делал, он делает это в ответ на провокативные действия женщины. Даже на этом крайне редукционистском уровне — она вызывает эрекцию пениса, поэтому она обладает сексуальным могуществом — данный аргумент видится преднамеренно наивным и эгоистичным. Мужчина, каждый мужчина и каждая из мужских институций, принуждают женщину к тому, чтобы соглашаться с этим нелепым определением женщины как сексуального объекта. Он фетишизирует ее тело — и в целом, и по частям. Он изгоняет ее из реальности выражения во внешнем мире в определенную мужчиной реальность сексуального или же определенную им же реальность материнского. Он заставляет ее стать той самой штучкой, которая вызывает эрекцию, когда он чувствует себя беспомощным и бессильным, поскольку именно она возбудила его. И он очень зол, когда она — не эта самая штучка. Когда она больше, чем штучка, или меньше, чем штучка, он становится напряженным и угрожающим.

Будучи изложенным более связно, это утверждение выглядит так — определенная вне границ мужского опыта власть секса, манифестированная в действиях, отношениях и культуре, является преимущественно мужской сферой деятельности, его королевским доменом, сакрализованным и нерушимым. Мир секса, мир столь потенциально богатый и разнообразный, редуцирован мужчинами до того, что по факту является просто интромиссией пениса. То, что обычно называют словом «это», то есть секс, на самом деле сводится к тому, что мужчина делает со своим пенисом. Копуляция — а именно фрикции пениса — вот магическое, скрытое значение слова «это», вот смысл секса, вот он — экспансивный опыт, посредством которого мужчина реализует свою сексуальную власть. На практике копуляция является актом обладания — одновременно и актом владения, и актом захвата, и актом силы. Это — завоевание. Это выражает власть близости одного тела над другим, личности над вещью. «Сексуальный акт» означает интромиссию пениса, сопровождаемую фрикциями или, собственно, копуляцию. Женщина — это тот, над кем совершают действия. Эти действия совершает мужчина и посредством них он выражает сексуальную власть, власть маскулинности. Секс требует, чтобы мужчина совершал действия над тем, кто имеет меньше силы. Такая оценка настолько глубоко закрепилась, стала настолько имплицитно присущей сексуальному акту, что любой, кого «имеют», тут же маркируется, как «женщина», феминизируется, вне зависимости от того, имеет ли это под собой анатомические основания. В мужской системе секс эквивалентен пенису, а пенис является сексуальной властью, в то время, как его использование в половом акте указывает на мужественность.

Мужская сексуальная власть также выражается как возмужалость — как отношение и как категория. Определенная в первую очередь как сама мужественность, возмужалость в своем вторичном значении означает энергию, динамизм (который в патриархальном словаре также имеет значение «сила»). Витальность, присущая возмужалости как качеству, призвана быть эксклюзивным маскулинным маркером энергичности, в первую очередь понимаемой в сексуальном контексте, и биологической по своему происхождению, которая переносится в том числе на сам пенис. Это он, по факту, является выразителем энергии, силы, амбиции, уверенности. Определенная мужчинами и воспринимаемая женщинами как одна из форм женской сексуальной власти, возмужалость является показателем энергии и самореализации, которые запрещены женщинам.

Мужская сексуальная власть является сущностью культуры. Она звучит повсюду. Чествование насилия в литературе, песнях и в науках является парадигматической артикуляцией мужской сексуальной власти как культурного абсолюта. Завоевание женщины, выражаемое в половом акте, в акте обладания ею, в акте использования ее как вещи является сценарием, повторенным бесконечное число раз в контексте половых отношений и вне его повсюду в культуре. В половом акте он расширяется. Как писала Вулф, она — его зеркало. Уменьшая ее посредством ее использования, он вдвое увеличивается в размерах. В культуре он является гигантом, который увеличивается посредством завоевания ее, скрытого или явного. Она остается его зеркалом, поскольку, как утверждала Вулф, «зеркало совершенно необходимо для всякой жестокости или героики». В культуре его сексуальная власть является его темой. В культуре мужское использует женское для того, чтобы развертывать эту тему.

Сексуальная власть также является атрибутом мужчины, чем-то, что присуще ему как тому, кто берет, захватывает желаемое и нужное. Особенно же — как тому, кто использует пенис для того, чтобы «брать» женщину, в более широком контексте — как тому, кто берет землю, деньги. Как атрибут, его сексуальная власть уничтожает сердцевину его природы.

Седьмая догма мужского доминирования состоит в том, что сексуальная власть коренится в пенисе. Маскулинность в действиях, а именно — в сексуальном акте в качестве мужчины, определяет ее. Если посмотреть шире — речь идет о любом акте захвата, его сексуальная власть сама себя подпитывает, будучи верной собственной натуре. Мужское мнение о том, что сексуальная власть принадлежит женщине (которая вызывает эрекцию), призвано защищать мужчину от ответственности за свои действия, в особенности за свои сексуальные завоевания. Большую часть времени использованные тела пытаются выжить. Часто они говорят, кричат или плачут — сегодня крайние проявления этого преследуются и порицаются. Безжалостное обвинение «ты меня спровоцировала» сегодня используется для того, чтобы поощрять то индивидуальное и социальное молчание, что является наиболее благоприятной средой для продолжения завоеваний.

500 просмотров·3 поделились

ППро тиранов-маменкиных сынков.

Основной инстинкт • Сексология·7 апр в 20:39



Самые популярные вопросы - про доминантных мужчин сыновьего типа.

Чем ДМС (доминантные мужчины сыновьего типа) отличаются от ДМО (доминантных мужчин отеческого типа)?

А тем, что они хотят власти, но не дают никакой опеки. Власть им нужна для извлечения опеки из женщины.

Я в комментариях вижу постоянно, многие путают понятие власти и опеки. Вы пишете "я не люблю, когда меня опекают", а имеете в виду власть, или пишете "нормально, когда у мужчины власть", а имеете в виду опеку. Не путайте, это разные вещи.

Опека - это не когда вами командуют, это когда вам дают разные блага нужные вам. Когда ненужные, то это "опека", а не опека. Опека - это когда вам дают жилье, деньги, приносят кофе в постель, готовят ужин, ездят за продуктами, выгуливают собачку вашу, когда выслушивают все, что вы хотите рассказать, жалеют, хвалят, в общем оказывают всю ту поддержку, в которой вы действительно (!) нуждаетесь. Чем больше вам нужно опеки, тем более вы несамостоятельный человек.

Власть (или контроль) - это не опека. Да, власть часто нужна для того, чтобы эффективно опекать, но все-таки это разные вещи. Вот ДМО используют власть для опеки, их цель опека, а власть инструмент (как для всех родительских фигур), а ДМС - совсем наоборот. Он не опекает никого, но ему нужна власть для получения опеки от вас. Понимаете, насколько важно не путать понятия власти и опеки?

ДМС - это тот, кого вы сами опекаете. Вы поддерживаете его, вы заботитесь о нем, вы ухаживаете за ним, вы готовите ему еду и даже деньги ему даете (деньги - это главный критерий). Но при этом не вы руководите им, а он вами. Причем настоящий ДМС даже не притворяется послушным, он руководит не скрыто и не манипулятивно, а откровенно, просто требует (самые крутые могут и без требований, просто бровью повели и все). Вот что такое ДМС.

Настоящие ДМС встречаются редко. Потому что... как в анекдоте "съесть-то он съест, да кто же ему даст?" Не любят женщины слушаться тех, кто их не опекает. ДМО они согласны терпеть и даже любят именно таких часто, предпочитают среди остальных мужчин (особенно инфантильные и юные женщины), а вот ДМС... ну это же просто обнаглевший барчонок, сидящий на шее женщины и ее же погоняющий. Одно дело сыночков родных некоторые мамочки до пенсии (до пенсии сыновей) тащат, это еще понятно (плохо, но объяснимо). Но кто же захочет посадить себе на шею чужого взрослого мужика?

На самом деле, бывает, и куда чаще, чем можно было бы подумать (ключевое - он не кажется чужим). А еще чаще бывают ДМ - смешанного типа, полусыновьего, полуотцовского, но это отдельный вид. Про него в другой раз. Пока про чистых ДМС.

Если кто-то пока не догадался, 100% ДМС - хищники. Вот кто живет за счет женщин, принимают от них всю опеку, которую только придумать можно, но при этом откровенно доминируют, не скрывая властных замашек. Или скрывая в самом начале, пока женщина не полностью влюблена. А дальше не скрывают, командуют и строят. Но опеку берут и еще как.

Но хищников мало, а вот мелких паразитов достаточно. Не от хорошей жизни, кстати. Это мужчины-плюсы, находящиеся в вялотекущей депрессии, не работающие вообще или работающие очень мало, обычно имеющие какую-то аддикцию (алкоголь, наркоманию, игры) или несколько, не делающие ничего по хозяйству, но командующие женами или подругами, иногда намного больше, чем работающие и хозяйственные ДМО. То есть иногда это прямо настоящие диктаторы и тираны. Вот это ДМС.

Вы не можете считать, что ваш мужчина ДМС, если он просто не достаточно опекает вас. Возможно, ваш мужчина стремится к партнерским отношениям. ДМС - это тот, кого по-настоящему опекаете вы. Причем не потому что он заболел или потерял работу, а всегда или очень давно. Если вы работаете, а мужчина занимается хозяйством и детьми, он не ДМС. ДМС должен стремиться пользоваться вами материально и физически (помощью во всех сферах). Давать он хочет только свое драгоценное общество, немного секс, но и в сексе истинный ДМС (не хищник) ленив и предпочитает позу на спине. В смысле - он на спине, а не вы.

Но главное в ДМС не это. Если мужчина использует вас, но вы его костерите, лупите скалкой и пилите пилой, он не ДМС, никакой буквы Д у него нет. Скорей уж вы доминируете, опекаете и ругаете. А вот если мужчина использует вас и вы его при этом слушаетесь, он настоящий ДМС.

Что движет ДМС? Почему они такие наглые паразиты?

Обычно им просто плохо, реально плохо, они дезадаптированы, десоциализированы, у них аддикция к игре или траве, иногда к дружбе (к тусовкам), к сексу (девиации разные), а к работе, экономике и семье - фрустрация. То есть им самим несладко, а вы - созависимы к их аддикциям, и имеете свою аддикцию - любовную. Вы - минус в этих отношениях. В дефолте женщины начинают ДМС гасить и никакой доминантности в тех не остается, ДМС либо сбегают, либо превращаются в обычных дефолтных мужей, огрызающихся с дивана.

Причина того, что женщина застревает в отношениях с ДМС, - отчасти комплекс спасателя, отчасти обычная любовная аддикция, отчасти нарциссическое обаяние ДМС. ДМС, даже нехищные, очень обаятельны. Насколько могут быть обаятельны дети или котики, настолько же обаятельны настоящие ДМС. Они такие несчастные и при этом такие очаровательные, иногда талантливые, но почти всегда "настоящие". "Настоящесть" о которой говорят на терапии все жены ДМС, это уязвимость ДМС, которую они приоткрывают как сокровищницу своей души. И это буквально ослепляет женщин, особенно когда те уже в минусе. ДМС не боятся показать свои слабости и пороки, и тем пленяют. В то время как ДМО закрыт и сдержан, старается казаться сильней и лучше, чем он есть, ДМС распахнется перед вами и расскажет о всех своих стыдных секретах и обидах. Таким образом он влезет к вам в мозг. Вы станете заложницей его темной души как Али-баба, который увидел сокровища разбойников в пещере.

Только в вашем случае, все сокровища - это дрянь, которой полным полно в каждом. Но если вы женщина в белом пальто и вы влюбились в настоящего ДМС, вы пропадете, поскольку вам покажется, что вам доверили нечто за гранью и если вы предадите доверителя, он будет вынужден умереть или убить вас. (Если же белого пальто у вас нет, вы знаете, что и сами такая же, и вас таким не удивить, гг)

Вы уже поняли, что к ДМО попадают "вечные девочки", они прямо дрожать начинают, когда видят перед собой "настоящего мужчину", который готов стать им папой-мужем. А к ДМС часто попадают те, кто очень боятся ДМО, по иронии судьбы, попадают к таким же доминантным мужчинам, даже более доминантным, но ничего не делающим для них. Это происходит как раз потому, что женщины путают власть и опеку. Они думают, что если мужчина не стремится их опекать, а сам нуждается в опеке, то он автоматически будет им подчиняться, будет зависеть и любить их. Ага, щас. Если вы окажетесь в минусе, подчиняться будете именно вы. Сбежав от одних тиранов, женщины с плохими границами попадают в лапы других, куда хуже. Почти как в кошмарной истории Маркиза де Сада о девочке Жюстине, которая искала спасения от одних маньячел в лапах других, намного более жестоких.

В прошлом посте я уже упоминала эту проблему. Когда "дама с собачкой" разочаровывается в ДМО, она может стать "женщиной с кошками", а потом не ровен час пригреть какого-то ДМС, приняв его за котенка. Выйти из фрустрации прямиком в любовную аддикцию, как это часто бывает. Любые ДМ - это проблема с вашими границами. Если с вашими границами (и локусом) все отлично, ДМО не привлекут вас и не привлекут ДМС. Вы не хотите, чтобы нянчили вас, но и нянчиться ни с кем не будете.

В то же время жизнь с ДМС - это иногда возможность увидеть баги своих границ и поправить их. Так сказать, в полевых военных условиях.

Хочу еще раз повторить, что большинство ДМ колеблются между ДМО и ДМС, они то взваливают на себя много, то полностью перекидывают на женщину, они ищут ту самую долю власти и опеки, которая им по силам. Как отдохнули и мотивировались, сразу ДМО - плечи расправили, подобны атлантам, готовы стать супер-героями. Как утомились и разочаровались, сразу ДМС - легли на диван и "давай докажи, что любишь и уважаешь, женщина, а не только используешь меня".

Такое колебание ДМ от ДМО до ДМС и обратно в конце концов некоторых мужчин приводит к идее равных отношений, особенно если они достаточно образованны, живут в цивилизованном окружении и имеют рядом женщину прогрессивных взглядов, которая не будет толкать их в ДМО. Если же женщина толкает мужчину быть ДМО ("мужчина должен быть сильным"), а он устал или разлюбил ее (ушел в плюс), она обязательно получит ДМС. Причем демонстративного, со всеми: "Рот закрыла и пошла на кухню". Если женщина в минусе, она может почувствовать (со стыдом), что ей даже нравится такой тон, что-то в этом есть сексуальное. А если в дефолте, разозлится, но решит, что он перегрелся, не разводиться же сразу? На самом деле, если мужчина - ДМО по неволе, то есть это женщина его заставляет играть отеческую роль, он рано или поздно почувствует, что его просто дурят: делают вид, что он доминирует, а на самом деле пользуют в хвост и гриву. И тогда он станет "настоящим доминантом", то есть ляжет на диван и начнет командовать.

Интересные дискуссии приходится иногда наблюдать между убежденными ДМО и ДМС. ДМО говорят "настоящий доминант должен баловать женщину и заботиться о ней так, чтобы она не знала забот, иначе он картонный домик". "Нет, - говорят убежденные ДМС. - Если он все делает для нее, вылезая из кожи, он и есть картонный домик с воображаемой короной. Он вообще ничего ей не должен, если он доминант. Она пусть ему служит, а не он ей". Женщинам обычно ДМО куда симпатичнее, но вот чудо... влюбляются они сильней в ДМС. Не чаще, чаще в ДМО, конечно, а в ДМС редко, но куда сильней.

Как бы вы объяснили такой парадокс?

И еще вопрос к вам.

Обычно ДМС в самом начале выглядят так, что хотят строить равные отношения, и они действительно хотят (кроме хищников), но дальше уходят в плюс и одновременно что-то не складывается на работе, дезадаптация какая-то начинается (из-за аддикций, в основном, играют много или тусят и пьют, а еще завышенная самооценка) и они решают, что вполне можно пока пожить и на шее у женщины, раз она так любит. Решают, что это временно, никто не планирует всю жизнь болтаться как г в проруби. А дальше просто не могут выбраться из ямы. Не могут! Это правда.

И вот здесь возникает один феномен. Женщина пилит ДМС (он пока не ДМС, а просто бездельник) и презирает его (дефолт), пока он не начинает ее грубо доминировать и гасить. Тут часть женщин сбегают (иногда после драк и ссор), а часть уходят в минус. ДМС появляются, в основном, так. Они видят, что если доминировать, женщина ведет себя лучше, чем если терпеть ее нападки молча или оправдываясь. То есть они загоняют ее в минус, чтобы не жить в дефолте, поскольку жизнь в дефолте за счет женщины - это постоянные ссоры и драки. А если женщина в минусе и муж ДМС, отношения у них... почти нежные. Как это ни дико звучит. Разрушения в обоих идут, но внешне все очень прилично. По крайней мере до поры до времени.