Нездоровые отношения: как нарушаются связи с собственным телом

Будто можно использовать свое тело?Что оно может делать?Ходить, есть, пить, заниматься спортом или сексом, говорить, сидеть. И это нормальный, крепкий функционал. Однако те, кто готов к самоповреждениям или другим обликам нарушенных взаимоотношений с телом(ипохондрия, дисморфофобия, пищевые нарушения), используют тело по-другому.

В малолетстве многие из нас заворачивались в холодную мокрую простыню и выбегали за мороженым, чтобы наконец заболеть и отдохнуть от ненавистной химии. Мы сами «создавали» себе заболевания, однако в большинстве случаев переставали настолько поступать по мере роста. Чтобы обращаться со своим телом подобным диковинным образом во старшем годе, нам надобно ощущать, что оно «живет» врозь от нас. Психоаналитики называют этот феномен отщеплением тела или диссоциацией.

Это не со мной? 

Помните, будто в малолетстве «шутили» наши старшие сестры и братья — взимали нашу руку и заставляли нас бить ею себя самих, приговаривая: «Зачем ты себя бьешь?Зачем ты это делаешь?» Отщепление — это когда мы ладим что-то подобное со своим телом, воспринимая происходящее будто некий диалог, будто некие взаимоотношения.

Когда «я не есть мое тело, а есть врозь я — и врозь тело», у нас показывает возможность выражать неодинаковые ощущения по отношению к нему. Отщепление тела — это будет капитальное нарушение, для какого надобно то, что зовется «двойная травма». Двойная травма — это когда «нагрешили» и мама, и папа.

Кто я в твоих глазах, мама? 

Материнская травма — это ранняя травма, которую мать наносит ребенку в то времена, когда она для него максимально величава. В первую очередь речь про депривацию, про лишение ребятенка чего-то, что для него критически величаво. Мать или плотски отсутствует, или она неспособна выполнять какие-то эмоциональные функции, какие она должна выполнять по отношению к своему ребенку.

Психоаналитики считают, что основная задача мамы крохотного ребятенка — быть для него оригинальным «зеркалом». Когда детище рождается — он не знает, кто он, что он чувствует, что таковое мир и что с ним вообще происходит. Вы видали, будто разговаривают матери со своими ребятенками?Они говорят: «Вот идет дядя», «Вот ты смотришь», «Вот ты проголодался», «Вот у тебя болит живот», «Вот ты смеешься», «Ай, будто ты оскаляешься!», «А вот твои пальчики», «А покажи мне свои ушки!» То есть мамы будто бы отражают ребенку его самого.

Мамы знакомят ребятенков с тем, что они из себя представляют. Даже в 35 лет мы можем опамятоваться к маме и сказать: «Мама, а что ты об этом думаешь?» И это абсолютно натурально, если между нами — крепкие взаимоотношения. Мы спрашиваем: «Будто тебе моя стрижка?», «Будто тебе моя лекция?», «Будто тебе мой выбор?», «Будто думаешь, я забавная?», «Будто тебе будто, можно ли меня полюбить?» — это все про зеркало, про «отразить мне меня самого».

Если мать в абсолютной мере берет на себя эту функцию, когда детище абсолютно капельный, то все важнецки. Однако бывает, что она капля времени проводит с ним, эмоционально не включена, страдает депрессией или не ладит с партнером. Тогда ей не хватает сил на то, чтобы в достаточной степени быть «зеркалом». И тогда большуща опасность, что у ребятенка сформируется настолько величаемая диффузная, или размытая идентичность.

При таковом молодчике идентичности мы вынуждены все времена строить взаимоотношения с миром, исходя из новоиспеченной информации, потому что у нас диффузное, меняющееся «Я». Если я ныне считаю себя добросердечным людом — я строю взаимоотношения с миром, исходя из этого. А завтра я чувствую себя аховым, никчемным — это меняет безотносительно все: мои взаимоотношения с работой, с возлюбленным, с самой собой, с едой, с деньгами.

Таковские изменения происходят вне моей воли, и между этими состояниями я переключаюсь довольно бойко. И основная задача во времена терапии пограничной личности — это заниматься длительное времена сохранять стабильное зрелище о себе. Это основная вина, по коей личность обретает пограничную организацию.

Пограничность — это посредственный уровень между всегдашним, сравнительно крепким существованием и психозом, то есть нарушением контакта с реальностью. Самоповреждения любого рода говорят, что перед нами человек, у какого не беспременно ярко сформулированное пограничное расстройство, однако пограничные черты есть аккуратно.

Крепкие способы справляться с собой, с жизнью, с миром требуют довольно бессчетно сил. Например, адресоваться к самоподдержке, сказать себе — «Ты в распорядке, все будет важнецки, взирай, будто бессчетно ты вчера итого успел» — это сложный психический навык, алкая будто очень простым. Он требует огромного числа энергии и большенный стабильности.

Материнская травма разрушает психику человека столь, что он не очень умеет справляться с тем, кто он есть, — и из-за этого вырван прибегать к менее крепким способам. Для пограничника проще навить себе повреждения, это требует от него меньших энергетических затрат. Навить себе увечье — значит выполнить меньшую работу, чем если бы он попытался поддержать себя сам.

Все о моем отце 

Итак, детище не обнаруживает в матери того, что ему надобно. Чем отстраненней мать, чем недоступней — тем вяще у ребятенка вожделение адресоваться к отцу с тем, чтобы удовлетворить свои надобности в любви, внимании, близости. И если отец готов это давать — то все важнецки, он может «сгладить» остроту переживаний ребятенка.

Однако, к сожалению, бывает настолько, что он наносит вторую травму. «Отцовская травма» — звание скорее символическое, нежели конкретное. Это может быть не всего папа, однако и брат, племянник, дружок семьи — любой ближний и значимый дядька. Не найдя у матери того, чего мы шарим, мы обращаемся к миру дядек, однако находим там сила — плотское или даже сексуальное.

И собственно тогда, когда травма тем или другим образом затрагивает наше тело, мы становимся способны «отделяться» от него. У тех, кто пережил стихийное бедствие, может развиться ПТСР, однако они вряд ли будут наносить себе повреждения. А вот после сексуального насилия это вполне может случиться, потому что здесь с и настолько неладным ребятенком происходит что-то абсолютно невозможное. И единый способ пережить то, что с ним происходит, — это «вылететь» из своей плотской оболочки: это помогает выжить, пережить адовы события.

Будто это происходит?При прогнозируемом избиении, к примеру. Это когда папа после работы задерживается, и все знают, что он набрался. Он сейчас придет и устроит дебош. И вот уже можно начинать к этому готовиться. Если меня избивают, то в какой-то момент, чтобы не испытывать эту боль, я «отделюсь» от тела.

Клиенты, готовые к самоповреждениям, вспоминают таковские истории: «Уже становится удобопонятно, что старший брат сейчас придет из школы, и я лежу и смотрю на обои. И там цветочки — и все, я в розовом саду уже!Мое тело здесь лежит, и вот начинаются побои — однако я уже не там, не в своем теле. Я в розовом саду».

Филиал от тела в моменты таких тяжелых переживаний и страданий взаправду помогает выжить, потому что переживать это все попросту невозможно. Однако мы соображаем, что «выжить» — не значит жить, не значит реагировать на облегающий мир и справляться с его трудностями крепкими способами.

Функции расщепленного тела 

Какие функции может выполнять тело при нарушенных отношениях?Психоаналитик Матиас Хирш в книжке «Это мое тело… и я могу делать с ним что хочу» указывает вытекающие его «задачи».

Тело берет на себя роль жертвы насилия

Тем, кто потерпел от безжалостного обращения, величаво вернуть себе ощущение власти. Одно из самых разрушительных, травматичных ощущений жертвы абьюза — это ее бессилие: «Со мной сделали что-то, чего я не выбирал, чему не мог противостоять». И это непереносимое ощущение требует того, чтобы его куда-то выместили, как-то сформулировали.

И охота возвратить себе силу, занять активную позицию. Если над нами совершают сила, очень величаво, чтобы алкая бы какие-то части «Я» вернули себе власть. Показывает какой-то объект, жертва насилия — «Однако это уже не я!И тогда я могу вернуть себе власть и контроль». И при помощи такового дохлого и опасного деяния можно почувствовать себя не жертвой насилия, а людом, какой обладает властью и контролем.

Тело становится переходным объектом и суррогатом матери

В младенчестве и раннем малолетстве мы алкаем абсолютной власти над матерью. И наше развитие развеивает иллюзию того, что мы ей взаправду обладаем. И идея сменяется реалистичными и будет разочаровывающими убеждениями в том, что это не настолько.

В этот момент у ребятенков дробно показывает настолько величаемый переходный объект. Мягкая игрушка, теплое одеяльце, соска. То есть это какой-то предмет, какой напоминает маму. Это век что-то мягкое, теплое — или что-то, что можно сосать, жевать. И этот предмет будет в абсолютной нашей власти.

Тогда мы «мыслим» настолько: «Я не могу обладать маминой грудью, однако я могу обладать этой конкретной соской. И на нее я направляю все ощущения, какие вообще-то я навестил бы к матери — однако она мне не принадлежит, и я этого сделать не могу».

Чем вяще у нас возможностей высказывать и показывать напрямую маме ощущения, связанные с невозможностью ей обладать, — тем важнее. Тем крохотнее нам на самом деле надобен переходный объект, к которому мы можем выражать и любовь, и ненависть. Однако собственно такова его основная функция — чтобы его могли любить и ненавидеть и чтобы он был в абсолютной власти.

В крепком варианте переходный объект — игрушка или одеяло, в нездоровом — собственное тело. И мы взаправду бедствуем в переходных объектах, однако неестественно, если тело становится таковым.

Если не можем выражать любовь и ненависть к матери, то будем выражать их к собственному телу. И аккуратно настолько же можем от своего тела диковинным и адовым образом взять что-то, что могла бы дать нам мать — например, объятия.

Тело возвращает нам границы

Надсада, какое испытывает тот, у кого есть склонность к селфхарму, может быть абсолютно экстремальным по своему накалу. И клиенты дробно говорят о том, что оно становилось непереносимым перед эпизодами, связанными с самоповреждением. Также они сообщают о том, что будто бы находились в трансе — а это особое психическое состояние. Будучи в трансе, мы не знаем, кто мы и где мы, теряем ощущение себя. Мы плывем, вкруг хаос. Это надсада столь интенсивно, столь мы не соображаем, что с ним делать, нелицемерно дрожим, что сейчас распадемся и психически, и плотски.

Нанося себе повреждения, мы таковским адовым способом сходим из транса, а также возвращаем себе власть и контроль. Это дает нам ощущение, что мы не бедствуем ни в ком, кроме себя, чтобы напрямик сейчас затихнуть. Нам не надобно с этим выступать к кому-то, потому что это нелегко, иные могут отказать, отвергнуть. Это колоссальное ощущение облегчения: я могу сам о себе побеспокоиться.

Однако, безусловно, это крайне нездоровый, экстремальный способ вернуться в реальность самому и вернуть себе границы.

Завидьте меня 

Нанесение самоповреждений — это еще и оригинальное заявление, какое помогает «вывести» внутреннюю боль наружу, сделать ее видаемой. Это посыл: «Мне ужасно больно, однако я никому не могу об этом рассказать». С точки зрения психоанализа мы обмишуримся, если будем считать, что основная цель при самоповреждении — это пережить боль и страдание.

Люд делают это не для того, чтобы почувствовать боль, однако чтобы почувствовать власть и контроль — и в этом заключается парадокс. Связывать внутреннюю динамику со страданием, любовью к страданиям, вожделением сделать себе больно в таких случаях неправомерно. Ведь если все это недюжинно ради валяйся, то получается, что мы ладим то, от чего бежим — и опять становимся мающимся ребятенком. А мы этого ребятенка вообще знать не алкаем.

Мы ладим себе больно, чтобы не чувствовать валяйся — и в этом расщепление, в этом противоречивость ситуации. Настолько мы перестаем чувствовать себя жертвами и становимся насильниками — теми, кто управляет происходящим.

Жить в ладу со своим телом 

Будто мы можем помочь себе, если наши взаимоотношения с телом нарушены?К сожалению, усилием воли свериться с собой почитай никто не может — и важнее адресоваться за помощью к специалисту. И надобно быть готовым к тому, что психотерапия будет длительной. Вам предстоит непростая и длительная — вселенная два-три года — труд с травмой.

И, скорее итого, терапия станет частью жизни, а не чем-то разовым. Вначале встречи с терапевтом будут интенсивными, впоследствии уйдут в поле. Мы встречаемся тогда, когда надобна поддержка, один в две недели или в месяц. Это аккуратно не вопрос десяти встреч. Зато настолько мы можем научиться жить более эффективно, освоить новоиспеченные способы обращения с собой — и, безусловно, со своим телом.

Полностью посмотреть лекцию о нарушенных отношениях с телом можно на канале психолога Анастасии Долгановой в Youtube.