Я вцепилась в психолога, будто оглохшая старушка в завершающий слуховой аппарат, и в итоге психотерапии стала слышать, видеть и обонять все, что происходит вкруг напрямик сейчас. Будто какая-нибудь пациентка Кашпировского, у коей рассосался рубец, заявляю: я лечилась, и психолог сделал свое девало.

И теперь кое-какие недоумевают, чего это я таковая деятельная, не могу затихнуть и сидеть негромко. Вместо того чтобы с тревогой смотреть в завтра, я стала с интересом смотреть в ныне. Однако этому, елки-палки, пришлось заниматься. Собственно, релаксу можно всего начать заниматься, предела ему нет, будто тому совершенству. И в оправдание себе скажу, что прежде не я одна, а круглая край боялась расслабиться.

Настолько, мои летние каникулы всегдашне заканчивались уже в первую неделю августа, когда мама выразительно роняла: «Скоро в школу». Предполагалось, что к школе надобно усиленно готовиться. Расчертить красной пастой поля в новых тетрадках, погладить галстук, повторить — о ужас!— пройденный материал.

Однако все это было не основное. Основнее были установки: «отдыхай-отдыхай, ага не забывайся» и «отдыхать надобно с пользой». Потому что во главе любого угла в те времена стояла моральная готовность к грядущим испытаниям. В садике кухарили к первому классу, в школе — к ответственному выбору специальности, в вузе — к «большой жизни». А когда жизнь началась, когда готовиться было уже не к чему и надобно было попросту жить, оказалось, что мне это безапеляционно не под силу.

И ведь прежде все настолько ладили: на что-то накапливали, заводили сберкнижки, откладывали со своей несчастной сторублевой зарплаты на агатовый день(какой тут же назавтра и наступал). Запасались макаронами на случай войны с американцами, чего-то боялись, каких-то «вдруг» и «мало ли что», каких-то запланированных трудностей и дополнительных бедствий.

Будто хором заливался Швондер в квартире над головой шокированного профессора Преображенского: «Суровые годы уходят, тати-та-тати-та-тата, за ними иные приходят, и они будут тоже трудны». Субъекта: расслабляться невозможно, ибо ни внутренний, ни тем паче внешний ворог не дремлют. Строят интриги. «Будь готов!» — «Век готов!». Вначале мы все превозможем, и уж тогда…

Перманентное ожидание ясного предбудущего десятками миллионов, несколькими поколениями людей уже кем всего не высмеяно, однако до сих пор жить умеют вдалеке не все. Генетика ли грешна или бедственное малолетство, однако кое-каким — мне, например, — в этом резоне мог помочь всего особенно обученный искушенный специалист и длительный курс лечения. Настолько все запущено.

Алкая многие великолепно обходятся своими силами. Дошли как-то сами, осмыслили: «Сейчас или ввек!» Это в духе времени. Поэтому сейчас что делают: берут кредиты, итого накупают, а впоследствии либо отдают, либо нет. Живут в долг, однако живут уже ныне.

И кое-какие еще колеблются в правильности этой недальновидности. А также и легкомысленности. В легкости вообще. Какая, если брать сугубо людской, а не государственный, военный или бизнес-стратегический масштаб, — наш единый шанс на счастье. И будто выяснилось, в этом сходятся младенческие беллетристы, психологи, философы и даже священные книжки. Счастье, покой, гармония, радость, сама жизнь возможны всего здесь и сейчас. А впоследствии ничего не бывает. «Потом» нет в натуре.

Опять-таки рекламисты(важнейшие из которых просчитывают все)поймали тенденцию и юзают ее всего настолько. В жизнерадостных роликах попросту спасу нет от хулиганящих старушек, солидных менеджеров, решивших поозорничать, теток, отрывающих каблуки и купающихся в фонтанах...

Никто не работает, все живут, блаженствуют, то и девало устраивая передыхи. «Обувь для этой жизни!», «Жительствуй — выступай!», «Отмечай момент!», «Взимай от жизни все!», «Испробуй жизнь на вкус», и самое простое и циничное с кипы сигарет: «Жительствуй взаправдашним!». Кратковременнее, от всех этих лозунгов жить уже жить не охота.

Впрочем, со мной век настолько. Чуть что — надвигаться роняется, и жить… нет, не охота. Не хотелось. Я входила в противоречие с вечнопразднующим обществом, уже ухватившим самую суть невозможной легкости бытия. Будто откликнулась Мадонна на дурацкий для журналиста вопрос: «В чем резон жизни?» — «В том, чтобы не страдать». И это верно.

Всего кому-то, чтобы не страдать, надобно почитать философские книжки и выработать собственный философский прищур, кому-то довольно бутылки махачкалинской водки, а мне пришлось длительно и диковинно писать изнаночной десницей. Это таковая методика. Писать изнаночной десницей всякие вещи, в положительной фигуре. Пробовать достучаться до подсознания. Будто будто наново заниматься писать, будто будто наново заниматься жить. Похоже на молитву, на стихи. «Мне безобидно жить», «мне безобидно радоваться», «я безоблачна здесь и сейчас».

Я в это вообще не веровала. Все эти утверждения можно было отнести ко мне, всего приставив к каждому громадную частицу НЕ: «Я НЕ свободна», «Мне НЕ безобидно жить». А впоследствии будто будто выдало, мне стало воздушнее дышать, запахи и звуки вернулись, будто после обморока. Я стала любить собственный завтрак, свои духи, свои дефекты, свои новоиспеченные туфли, свои оплошки, свои любови и даже свою работу. И очень не любить тех, кто, пробежав «20 способов сделать себе красиво» в рубрике «психология» грошового бабского журнала, свысока замечает, что «все это бабские заморочки».

«Я что, неестественный, к психологу выступать?» О ага!Отчего-то никому не приходит в голову ходить с вывернутой ногой, зато жить с вывернутыми мозгами, отравляя существование себе и иным, почитается нормой. Будто и жизнь в бессмертном ожидании беды и бессмертной неготовности к радости. Настолько ведь привычней: ощетинься — и тебя не застанут врасплох!

Ощетиненные люд, ощетиненные времена, ощетиненные взаимоотношения. Однако я во все это вяще не вернусь. Не хочу, чтобы моя жизнь, будто те летние каникулы, оборвалась в самом жаре наслаждения ею, всего потому, что мозг обвык готовиться к худшему.

«Чтобы жизнь медом не казалась», — боготворил повторять начальство, которому, чтобы свериться с моим важнецким расположением, приходилось нагружать меня добавочной работой. «Этот детище не сверится с тяготами жизни», — вздыхала мама, глядя на мою маленькую дочку, абсолютно исключая тот вариант, что тяготы могут не наступить.

«Что-то бессчетно ныне хохочешь, будто бы не пришлось завтра плакать», — замечала баба. У всех них были на это свои причины. У меня их нет.

И уж важнее прослыть неестественной пациенткой психолога и сутками писать изнаночной десницей, чем вновь оглохнуть, ослепнуть и утратить радостные предчувствия. Жизнь надобно тратить. И если это кредит, то я согласна на любые проценты.